Наставничество предполагает работу с ребенком и после того, как они покинет учреждение государственной заботы, правильно?
Взаимодействие наставника и подопечного ребенка должно происходить и в рамках системы, и после того, как ребенок ее покинет. Возникает система преемственности и сопровождения.
В чем сложность современного добровольчества? Современное добровольчество вносит ресурсы, которые тратятся малоэффективно. А нужно, чтобы внесение ресурсов касалось конкретного ребенка, который должен получить необходимые для него базовые вещи: например, образовательные, которые будут работать в будущем.
Сейчас все наставничество ограничивается годом, двумя, тремя. А дальше, после выпуска? Многие говорят, что самое сложное время для выпускника – это первые год-два. Они не понимают, что самое сложное – это то, что случится с ним через двадцать лет. Его сиротское время его догонит. Потому что с 18 до 35 лет он продолжал оставаться никем незамеченным, получал пособие, мог два раза отучиться в ПТУ. И потом вдруг раз – надо становиться отцом, надо что-то говорить, надо показывать. Все ждут: «ну, давай». А он дать ничего не может.
И он начинает понимать: он лузер. У него уровень осознания прежний, как в детдоме. Знания у него низкие, мало кто в него вкладывался, рядом никого нет. И он начинает пить, пускается во все тяжкие и так далее. Те проблемы, о которых я говорил ранее, психические проблемы, они не проработались и не исправились в течение всего этого длительного времени.
Вот возьмем, например, один регион. Там создали наставнический центр и в рамках программы помощи сиротам попросили банкиров, других представителей бизнеса взять к себе на работу подопечных детей. Как есть, без образования. Уже через месяц эти дети перестали даже выходить на связь, но звонили с вопросом «где моя зарплата?». Они звонили работодателям: «я сирота, я несчастный, а эти (из центра) требуют от меня прийти на работу».
Работодатель говорил: «дайте ему зарплату, лишь бы не было скандала, что мы такие некомпетентные». Программу через какое-то время свернули.
Или вот еще пример подобной «наставнической» программы. В течение года ребенка спонсировал Герман Греф (простой «домашний» ребенок к нему подскочить не может, а сироту подпихнули). Ребенок так и говорил: «у меня есть спонсор». Спрашиваю: «почему?» «Ну, потому что ему нравится, что он опекает сироту, дает деньги на расходы, телефоны» и т.д. Это такой, знаете, социально-ответственный бизнес, как они это называют. Но ребенку это ничего не дает. Он – кукла, которую везде презентуют. Это использование.
Я объясняю: это не та стартовая площадка. Этот сирота ничего не сделал, чтобы сразу стать банковским служащим. Он сам по себе еще ничего не представляет. Зачем вы его ставите в условия, в которых он уже избранный? Что делать тем, кто рядом с ним работает, кто вынужден его принимать? Как его уволить, сироту? Такое начнется…
Сейчас программа перестраивается, я им подсказал, что делать. Они ведь как понимают задачу: сделать ребенку так хорошо, чтобы потом уже ничего не нужно было делать. А ему уже нехорошо. Потому что он попал в обстоятельства, в которых он не может действовать, как действуют другие: в рамках закона, регламента и так далее.
Ребенок, будучи еще в системе, должен ожидать от наставника не «обнимашки-целовашки-конфетопихашки», а получение знаний, навыков, компетенций. Вдруг приходит человек и говорит: «а давайте остановимся и подумаем, какая задница вас ждет завтра». Они думают: наконец-то. Потому что реально они выйдут, попадут в общежитие, халява закончится, а дальше что?
Приведу пример. Я приехал в Астрахань проводить семинар для сирот в разных местах. Сначала был детский дом. Перед выступлением я положил на стол шапку и сказал: «сложите в мою шапку свои телефоны». Они сложили, я смотрю – у всех детей в приюте дорогие хорошие телефоны. Затем приехали в СУЗ (среднее учебное заведение), там я тоже предложил сложить телефоны в шапку – все телефоны битые, старые. Я спросил: «ребята, только что был в детдоме, мне сложили в шапку новые хорошие телефоны, а почему ваши старые и битые?» Они говорят: «мы никому неинтересны». Даже подойти прочитать стихотворение не к кому. Потому что уже усы. Вот разница! У первых там все хорошо, а эти, которые уже выпустились, никому не интересны. Пришли в драных, нестиранных носках, без обуви. Спрашиваю у сотрудников: «почему они в носках?» Сотрудники отвечают: «они все время с пятого-шестого этажа спускаются без обуви – им сказали пойти, вот они встали с кроватей и пошли в носках». Место, где уже ничего никому не нужно.
Я, кстати, во время проведения семинаров реально пугаю детей:
– Ребят, вот взять ситуацию, я подводник, меня готовили к службе на подводной лодке. Случилась экстренная ситуация в отсеке. Если я не буду готов, я же погибну и еще угроблю кучу народа. Что я должен делать? Я должен подготовиться. Как только что-то случилось, я знаю, какой клапан включить, знаю, что на себя надеть, знаю, куда побежать. Вы же ничего не знаете. Вот у тебя кошелек украли, что будешь делать?
– Морду набью.
– Кому? Если его украли, значит, ты вора не видел. Или ты застрял в лифте – что будешь делать?
– Буду орать.
– И ты думаешь, лифт от этого поедет?
Ну и так далее. Разные вопросы. Например: ты забеременела, что делать? Прямо в лоб вопрос. Домашним детям родители уже обо всем этом давно рассказали, а этим нет…
Я глупый задам вопрос: почему так сложилось, почем это так работает? Никому не надо этим заниматься или это бизнес, или равнодушие. Почему дети попадают туда и ими действительно никто не занимается? И там нет специалистов, которые должны с ними работать? Почему так сложилось?
Дело в том, что фактом помощи детям является не факт оказания профессиональных услуг и сервисов, а факт самого помещения ребенка в учреждение. Это, во-первых.
Во-вторых, потому что «так проще».
Я сейчас перейду к очень серьезному вопросу. Вот у нас есть орган опеки, штат сотрудников – восемь или девять человек, каждый из которых обслуживает 2500 детей. После этого можно вообще ничего не говорить. Как может один человек обслужить две с половиной тысячи человек?
Что система работала по-другому, нужно сто социальных работников. Вот дома, откуда поступили сигналы: квартира такая-то, такая-то и такая-то. Социальный работник приходит и начинает с этими квартирами работать, с этими семьями, матерями. Звонит туда, сюда, выстраивает маршруты. Но так как он туда не пришел, туда приходит сотрудник органов опеки. А там уже все спились, дети во вшах, в тараканах. Сотрудник органов опеки все это видит и изымает детей. Никакой профилактики – сразу к действиям. Потому что социального работника не боятся, про него никто ничего не знает, его фото не висит на объявлениях в подъезде.
Недавно была одна предвыборная программа, сотрудники предвыборного штаба ходили по подъездам и предлагали людям проголосовать. Им никто не открывал дверей. А я параллельно работал в этом доме, подхожу к квартире, нажимаю звонок и говорю: «социальный работник Александр». И мне открывают. И вот тут я понял, что никогда в своей жизни они не видели социального работника. Они открывали посмотреть, что делает социальный работник в их подъезде, с консьержкой и цветами. Оказывается, в соседней квартире из приемной семьи отобрали двоих детей из-за антисанитарии. Весь подъезд написал на них заявление, потому что приемная семья не справляется. И я ходил по квартирам и с каждой семьей беседовал. И я выяснил, что, никто никогда социального работника не видел, с технологией работы социального работника никто не знаком. Сразу говорили: вы на выборы? Очевидно же по моему лицу, что это не выборы.
Вот и все. Среда в доме была накалена, а человека, который бы смог ее разрядить, не предусмотрено. А кто это должен делать? Священник, социальный работник, общественная организация.
Потом я уехал, программу сняли, детей из семьи отобрали. И мне теперь из этого дома люди звонят и консультируются по каким-то вопросам, социальным. Вот случилась ситуация с бабушкой, куда девать, что делать?
То есть с детьми проще не заниматься?
Да, конечно. Мы разбираемся с каждым ребенком, собираем консилиум, вникаем в его проблему. Мы понимаем, что это будет трагедия, если мы поместим его в приют или в детский дом. Но этого же никто не хочет делать. Глава местной власти дает распоряжение на бумаге: «да, надо помочь ребенку, да, отправляйте в приют».
А откуда в системе детских домов берется дедовщина?
Если в детдоме не будет дедовщины, не будет детского дома. Это же баланс. Все балансирует между ресурсами, управлением и теми же добровольцами – много всего. Почему дедовщина? Потому что разные социальные статусы, разные физически способности, разные пути привели ребенка в детдом. Сотрудники по-разному манипулируют детьми.
Как выстроена система окружения вокруг директора?
Есть группа воспитательниц, которая заглядывает директору в глаза. А есть группа воспитательниц, которая ненавидит директора и пишет на него доносы. Там целый мир. Как в театре: почему я второй танцовщик, а он первый. Хотя я прыгаю также, но он знаком с художественным руководителем. Даже еще хуже.
В вашей книге описана дедовщина среди мальчиков. В среде девочек тоже существует это явление?
То же самое. Я даже больше скажу: отношения в женских колониях еще более жестокие, чем в мужских.
Но это колонии, а мы говорим про детские дома.
Детский дом ничем не отличается. Там очень выпукло все то, чего в обычной жизни мы не замечаем.
Например, в детдоме опасно быть красивой. Это может тебе аукнуться с двух ракурсов. Либо про тебя расскажет условный «Безруков», в результате, найдется какая-нибудь плохая семья, которая «повелась» на призыв «Безрукова». Во-вторых, найдется сильная некрасивая девочка в детдоме, которая просто изуродует лицо красивой девочке. И я сам был такому свидетелем.
В детском доме у меня была подруга – красивая девочка. Но ее так стригли и так одевали, что она выглядела уродиной. А сейчас она вышла замуж за иностранца. Некрасивой русской женщине выйти замуж за иностранца сложно. Значит, она была красивой. И мать у этой девочки была красивой – как ни странно, я помню и ее. Но, когда я смотрю на фотографию из детского дома, я вижу ее вытянутые пацанские колготки, прическу, сбитую набок, зареванное лицо. Нерадостная и уже некрасивая.
Мне повезло, я не был красивым. Мне перепадало только за то, что у меня были мозги. А те, которые были красивыми, все время фотографировались с добровольцами, их тискали мальчики постарше и так далее.
Что значит, тискали мальчики постарше?
Как и в тюрьме. Там тоже дяденьки постарше тискают симпатичных мальчиков. В рамках системы это нормально. Была такая фраза в советское время «детдомовские домашним не дают, только детдомовским». Какой-то такой патриотизм,.. дурацкий.
А.С.Гезалов